|
Заветная мечта
Автор: Марио
Уриэль Октавус мечтал написать Рассказ. Частенько долгими темными вечерами, заперевшись в своей маленькой грязной каморке, он брал со стола заветную тетрадь, которой предназначалось стать вместилищем плодов вдохновения, открывал ее и перелистывал гладкие чистые страницы, представляя, как их покроют ровные строчки. Тетрадь была толстая, красивая и дорогая, за нее он отдал как-то весь свой дневной заработок, и не жалел об этом. Разве можно написать по-настоящему прекрасный Рассказ на замусоленных обрывках? Уриэль считал, что настоящие писатели, — а он искренне полагал себя таковым, — не пишут свои опусы на бумаге, в которую заворачивают рыбу. Его же тетрадь, несомненно, соответствовала уготовленному ей высокому назначению.
Итак, вечерами, после дня, заполненного бестолковыми и мелкими деяниями, Уриэль Октавус зажигал свечу, садился за стол, и открывал тетрадь. Сначала он пытался представить себе, как начнет свой Рассказ. Совершенно очевидно, что начало должно быть ярким и увлекающим, иначе публика может отказаться от чтения, и писательский талант останется неоцененным, а равно и неоплаченным, и это делает бессмысленным написание всего Рассказа. Так что Уриэль садился поудобнее, и, уставившись в пустую страницу, принимался придумывать начало. За то долгое время, пока мечта о Рассказе жила в нем, он перебрал массу вариантов, но ни на одном не остановился, хотя и выбрал для себя несколько предпочтительных, в том числе: «Однажды…», «Как-то осенним днем…» «Как-то весенним днем…», и самый любимый «Однажды темной ненастной ночью…». Так что начало, можно сказать, было уже в кармане. Но потом следовало придумать продолжение! И вот тут наступали настоящие затруднения. Уриэль никак не мог сообразить, как поступить дальше. В голове у него плавали различные образы и обрывки, но когда он пытался придать им словесную форму, они развеивались, как дым. То ерзая на стуле, то пристально вглядываясь чистые листы тетради, Уриэль пытался составить в голове свой Рассказ, в той совершенной форме, в которой Рассказ должен был появиться на свет, но идеи предательски разбегались, и вот уже голова пуста, а мысли жидки, как пиво у скаредного трактирщика; и тогда Уриэль закрывал тетрадь и тушил свечу, очередной раз оставив написание Рассказа на следующий вечер. Ибо не решался он пачкать страницы, такие чистые, бестолковыми обрывками. Ему хотелось написать все сразу и целиком, поскольку именно так ему виделось истинное писательство. Позже, лежа в кровати и кутаясь в драное одеяло, он представлял себе стройные ряды букв на белых страницах, и как он отнесет свой Рассказ некоему важному лицу (адреса всех важных лиц были ему давно известны), и как благодаря Рассказу он, Уриэль Октавус, будет узнан и оценен, (и оплачен, само собой), и принят в лучших кругах общества… И, убаюканный этими мыслями, отплывал он в страну сна.
Так проходили дни, складываясь в годы, а заветная тетрадь Уриэля Октавуса оставалось чистой. Многое успело произойти в его жизни, и вокруг его жизни, ибо город никогда не был беден на события; но изложить в Рассказе все, что он видел и о чем думал, никак не удавалось. Впрочем, он не отчаивался. Вечерние бдения над тетрадью превратились для него в некое подобие ритуала, без которого он уже не представлял своего бытия. По крайней мере, мечты о Рассказе позволяли на время забыть о пустом желудке. Но мечты не превращали чистую тетрадь в тетрадь с Рассказом, и как-то раз, засидевшись дольше обычного, Уриэль решился. Обмакнул перо в чернила и, аккуратно выводя буквы, написал начало — то самое, любимое, оно сейчас наиболее соответствовало состоянию природы.
Содеянное потрясло его. В каком-то ступоре он уставился на страницу с выведенной им строчкой. Это походило на осквернение святыни и в то же время вызывало пьянящее чувство предвкушения. Начало положено! Уриэль занес перо над страницей и понял, что совершенно не представляет, что писать дальше. Как всегда… А тут еще и случайный порыв ветра погасил свечу, и Уриэль решил, что достаточно трудов для одного дня. Главное, он начал. Взволнованный своим подвигом, он даже не закрыл ставни, ложась спать, так его захватили перспективы, открывающиеся в связи с написанием Рассказа.
Среди ночи его разбудил негромкий стук. Сначала он решил, что это ветер хлопает ставнями, но, посмотрев в сторону окна, увидел на фоне темного неба еще более темную фигуру. Уриэль крепко зажмурился, молясь всем богам, чтобы увиденное оказалось продолжением сна, но, когда открыл один глаз, фигура никуда не делась, а наоборот, переместилась в глубину комнаты. Незваный гость двигался очень тихо, но слух Уриэля от страха чрезвычайно обострился, и, казалось, он слышит дыхание гостя. А еще ему казалось, что гость непременно услышит, как колотится сердце Уриэля, и поймет, что он не спит, и тогда, конечно, убьет его! Покрывшись испариной, Уриэль сжался в комочек, от всей души надеясь, что вор не обратит на него большого внимания. А тот тем временем осматривал комнату, и, несмотря на страх, Уриэль удивился, как вор может что-то разглядеть в такой темноте, и сам удивился тому, что удивился. Да что здесь красть? Впрочем, вор оказался не из брезгливых, и сунул в мешок кусок старого сыра и два яблока, которые Уриэль предназначил себе на завтрак. Может, теперь он уйдет? Стоя у стола, вор покрутил в руках подсвечник, поставил на место, и двинулся к окну. Силуэт его заполнил оконный проем, а Уриэль неожиданно понял, что, кроме еды, на столе не хватает привычного темного прямоугольника в углу. Тетрадь!!! Издав дикий визг, Уриэль в ужасе и гневе вскочил с кровати и бросился к окну. Вор вздрогнул и метнулся вниз, от неожиданности не думая об отпоре, к счастью Уриэля. Впрочем Уриэлю было все равно. Он гнался за заветной своей мечтой, и даже сотня воров не испугала бы его сейчас.
Уриэль настиг своего обидчика у моста, повалил на мостовую, и неистово начал выдергивать из его пальцев тетрадь — вор был так ошарашен внезапным преследованием, что до сих пор сжимал ее в руке. Но некое внутреннее чувство, видимо, не позволяло ему так просто расстаться с добычей, и он попытался отцепиться от Уриэля, однако тот не уступал, со всей своей новообретенной силой выкручивая вору пальцы. Неизвестно, чем бы кончилась схватка, но противников отвлекли тяжелые шаги по мостовой. Возможно, вор услышал эти шаги чуть раньше, потому что он вскочил, резким движением стряхнув с себя Уриэля, и легко вспрыгнул на парапет, явно собираясь нырнуть в канал. Уриэль же, видя, что вот-вот лишится заветных надежд, бросился на него, вор не удержался и неловко упал в воду, выпустив наконец тетрадь из рук. Весь дрожа, Уриэль рассматривал спасенную мечту, когда сзади послышался окрик:
— Не двигаться!
Уриель подскочил и выронил тетрадь. Она коротко мелькнула в воздухе белыми листами и шлепнулась в воду. Течение тут же подхватило ее и понесло, а дергающегося Уриэля схватили крепкие руки и развернули лицом к фонарю.
— Стоять! Не двигаться! Да… постой… Ба! Какими судьбами?
Усилием воли Уриэль заставил себя всмотреться в улыбающееся лицо под шлемом, и даже выдавил что-то вроде ответной улыбки.
— А… привет. Да вот, за вором гнался… Он в канал… а я тут…
Он смолк. Стражник все еще придерживал его за локоть, но не грубо, скорей, как человек, не желающий позволить другу совершить глупость.
— Ну и чего, ты за ним собрался прыгать? Дурень, утопнешь! Теперь он удрал уже! Ничего, найдем твоего вора… Это ж надо, сколько не виделись!
Уриэль покорно кивнул. Своего друга детства он знал хорошо, и знал, что спорить сейчас бесполезно. Мысли его были заняты тетрадью с начатым Рассказом, кружащейся в холодной воде. Далеко ли ее успело унести? А тем временем стражник, распираемый дружескими чувствами, хлопал Уриэля по плечу, рассматривал его потрепанную одежонку, шумно сочувствовал и повествовал о своей нынешней жизни — а тетрадь все плыла и плыла где-то там, в канале… Хотя сейчас она, должно быть, намокла и пошла ко дну… Уриэль почувствовал, как против воли по лицу его текут слезы. Теперь он не сможет дописать Рассказ, он знал, что никогда не сможет, потому что никакая другая тетрадь не заменит эту. Столько лет упорных трудов и усилий! И почему это случилось как раз тогда, когда он уже написал начало? Он был совершенно измучен и опустошен, но вместе с тем внутри у него нарастало какое-то новое странное чувство некоего освобождения, и оно было очень приятным, и несло с собой удивительное облегчение. Занятый своими переживаниями, Уриэль почти не обращал внимания на болтовню стражника, и не сразу уловил, о чем он теперь говорит:
— А ведь у тебя дела не очень идут, да? Хочешь, на хорошую работу пристрою? К нам, в стражу? А что, и харч, и деньги, и выходные дают! Работа получше многих! А там, глядишь, и выслужишься, лейтенантом станешь, а что? Если согласен, могу прям сейчас к дежурному офицеру отвести, у нас на работу берут быстро! А позавтракаешь уже за казенный счет! Ну как тебе?
Уриэль горько усмехнулся. Ему, писателю, бродить по улице и бренчать оружием, ловить бродяг в переулках… Хотя… Тетрадь уплыла, и Рассказ теперь вряд ли родится. И завтрак… Уриэль вспомнил свой сыр и яблоки, сгинувшие в бездонном мешке жадного вора, и в животе у него забурчало, ибо его ужин тоже не отличался обилием. Уриэль окинул мысленным взором прошедшие годы и почувствовал, как что-то меняется у него в душе. Он посмотрел на своего друга, такого уверенного в себе и в своем месте в жизни и кивнул.
— А что, и правда! Согласен! Веди к своему офицеру!
Через несколько лет лейтенант городской стражи Уриэль Октавус, известный в своей среде искусным написанием рапортов и отчетов, сидел в просторной комнате отдыха офицеров, и беседовал со старым другом, ныне уволившимся со службы. Речь в числе прочего зашла и об исторической встрече на мосту, и приятель поинтересовался:
— А что тот вор украл-то, что ты за ним так гнался? Я тогда так и не спросил…
Уриэль вспомнил свою каморку, тетрадь, холодную воду канала, усмехнулся и ответил:
— Да ничего особенного. Сыр, два яблока, и старую тетрадку. Представляешь, за них чуть жизнь не отдал. Сущая чепуха.
|
